Рабиндранат Тагор [без илл.] - Кришна Крипалани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько дней, 8 декабря, Тагор выступил в Нью-Йоркском историческом обществе с лекцией "Первые и последние пророки Персии". Несмотря на такую тему, более двух тысяч человек пробились в Хрустальный зал отеля "Ритц-Карлтон", где проходила лекция, и стояли тесной толпой на лестницах и в вестибюлях. Публичное выступление Тагора состоялось на представлении в Бродвейском театре 14 сентября. Кроме Тагора, читавшего свои стихи, в спектакле приняла участие знаменитая танцовщица Руфь Сен-Дени и ее группа. Тагора глубоко тронул прием публики. На следующий день газеты объявили, что "по настоятельному желанию сэра Рабиндраната" доходы от представления переданы в фонд помощи нью-йоркским безработным.
Несколько раньше в Нью-Йорке, Бостоне и Вашингтоне проходила выставка его рисунков.
В январе 1931 года Тагор вернулся в Индию через Лондон, где он имел длительную беседу с Бернардом Шоу на завтраке, устроенном газетой "Спектейтор" в отеле "Гайд-Парк". В целом путешествие было долгим и утомительным, но плодотворным. Тагор увидел западный мир в его различных обликах и оставил за собой шлейф славы, скоро рассеявшийся, как и подобает славе, но не скоро забытый. Тогда он не знал, что это его последняя поездка на Запад, что его солнце на западном небосклоне закатилось.
14. Поздний урожай
Русский эксперимент произвел на поэта глубокое впечатление. Зрелище целой нации, пробудившейся из состояния оцепенения и пытающейся заново перестроит свою жизнь, представлялось поистине величественным.
В одной из своих ранних патриотических песен он призывал соотечественников сжечь не чужеземные одежды, а вековую инертность, весь хлам, что скапливается в человеческих душах, покуда они движутся сквозь историю. В своем первом публичном выступлении после возвращения из-за границы (он председательствовал на ежегодных торжествах в Институте реконструкции деревни в Шриникетоне) он рассказал слушателям о советских свершениях в кооперации и образовании.
Может возникнуть вопрос, почему, несмотря на свое неприятие насилия, Рабиндранат приветствовал революцию в России, не проявив такого же энтузиазма по отношению к ненасильственному массовому движению, которое возглавил Махатма Ганди. Конечно, он симпатизировал политическому и социальному подъему в своей стране — разве он сам отчасти не вдохновил его? — и относился к Махатме с гораздо большим уважением, чем к любому другому лидеру или политической фигуре в Индии и за рубежом. Но он видел и другую сторону, не принимая того, что находил устаревшим и реакционным в образе мыслей Махатмы и в социальной идеологии, которая, как опасался Тагор, будет неверно использована его последователями. Махатма мог подняться над ограниченностью собственного мышления — но его последователи?.. Насколько опасения Тагора справедливы, покажет история.
Поэт сам прошел на рубеже веков через фазу патриотического консерватизма, когда без конца твердил о славном наследии Индии и вообразил, что особенности ее общественных традиций являются неотъемлемой частью ее вечного духа. Но скоро он научился различать маску и лицо и пришел к пониманию того, что Индия, несмотря на всю ее уникальность, — часть человечества, и, как любая другая часть, она должна идти в ногу со всеми. Дух века — лучший гид, нежели призрак прошлого. Любовь к правде и уважение к жизни стали для Тагора истинной религией Человека.
Индия может превзойти свое прошлое, оставив его позади, а не погребая себя в нем как в гробнице. Самая бедная колыбель с новорожденным младенцем гораздо больше восславляет человека, чем самая благородная гробница, возвышающаяся над мертвецом.
В своих картинах Тагор полностью отказался от традиционности. В поэзии и прозе он всегда не останавливался на совершенстве, которого достигал. Тагор постоянно искал и воспевал новое, по мере того как становился старше.
В мае 1931 года в Шантиникетоне и во многих других городах по всей Индии отмечалось семидесятилетие со дня рождения Тагора.
В общественный комитет, утвержденный в честь этого события, вошли представители всех общин и групп. Во время празднования поэту вручили "Золотую книгу Тагора", изданную известным журналистом Романандой Чаттерджи и содержавшую послания, полученные со всех концов мира.
Бертран Рассел писал; "Он сделал больше, чем любой другой человек, живущий на земле, в самом важном деле нашего времени, а именно, в развитии понимания между разными расами. Не мне говорить о том, что он сделал для Индии, но я могу сказать о том, что он сделал для Европы и Америки в деле уничтожения предрассудков и устранения ложных представлений, и я знаю, что за это он достоин высочайшего уважения". Йитс написал ему личное письмо, заканчивавшееся словами: "Я до сих пор ваш самый преданный ученик и поклонник. Ваши стихи, как вы знаете, глубоко взволновали меня; а в последние годы я обнаружил и мудрость и красоту в вашей прозе — романе "Дом и мир", ваших коротких рассказах и воспоминаниях… Каким наслаждением было читать впервые ваши стихи, которые, кажется, пришли с полей и рек вашей страны и запечатлели их неизменность!" Уилл Дюран, который встречался с ним за несколько месяцев до этого, писал: "Мы чувствуем, что очистились и облагородились благодаря встрече с Вами. То, что человек может жить жизнью, верной всем высочайшим идеалам нашей молодости, придает нам новую веру. Мы были циниками до того, как Вы явились; мы думали, что все идеалы фальшивы и все надежды пусты: но, только увидев Вас, мы поняли, что ошибались, что битва между Правотой и Силой еще не проиграна и что жизнь может еще иметь для нас смысл, который не будет утрачен с нашей смертью. Нечто от древнего идеализма Востока влилось в нашу кровь с вином и музыкой Ваших стихов, благодаря примеру и величию Вашей жизни".
Махатма, как всегда, выражался просто и кратко: "Вместе с тысячами соотечественников, — писал он, — я многим обязан тому, кто своим поэтическим гением, цельностью и чистотой жизни поднял Индию в глазах мира. Но я обязан еще большим. Разве не он укрыл в Шантиникетоне обитателей моего ашрама, которые уехали из Южной Африки прежде меня? Другие узы и воспоминания слишком священны, чтобы быть упомянутыми публично".
Послание Альберта Эйнштейна типично для ученого-мыслителя. Выразив свою веру
